Так закалялась сталь: история о том, как жить дальше

К психологу Катерине Мурашовой пришла женщина. Когда-то у нее была идеальная жизнь: хорошие родители, любимый и любящий муж и дело по душе. Все складывалось настолько благополучно, что, казалось, не могло быть правдой… И однажды идеальный мир рухнул.

— Я заблудилась в сумрачном лесу, — ровно сказала женщина, глядя прямо перед собой.

Я сначала вздрогнула, слегка испугавшись (в детской поликлинике у меня по понятным причинам нет привычки и опыта работы со взрослой психиатрией), и только потом вспомнила, что это — цитата.

— «Земную жизнь пройдя до половины…»? — уточнила я.

— Да, именно, — кивнула женщина.

Просто поговорить на тему «как сложна жизнь и как меня все не понимают» взрослые люди ко мне приходят крайне редко — все-таки детская поликлиника, плюс у меня не та репутация.

И еще — не наигранно застывшее лицо моей посетительницы.

— А ваш ребенок? — спросила я, подозревая худшее.

— В интернат для хроников отдала недавно, — также ровно сказала она.

Да уж, неизвестно, что хуже. Я видела, что она из последних сил не пускает эмоции — даже не наружу, ко мне, а внутрь себя. Боится, что они ее окончательно уничтожат?

— Рассказывайте, с самого начала.

— Вы мне, конечно, теперь не поверите, я бы и сама такому не поверила, решила, что придумано задним числом, но мне именно что с самого начала было как-то слегка не по себе. Слишком уж хорошо все складывалось.

— А именно?

— Я выросла в хорошей, очень спокойной семье. Папа был старше мамы на 18 лет (сейчас он уже умер), но они поженились по любви (она была его аспиранткой) и прожили в любви и понимании всю жизнь. Я даже не помню, чтобы они когда-нибудь ссорились. Максимум папа мог сказать маме: «Я тщательно взвесил и обдумал все твои аргументы и тем не менее — остаюсь при своем мнении». В детстве я считалась очень общительной девочкой, была вхожа в дома всех своих друзей и подружек, выслушивала их рассказы и могла сравнивать.

Я легко и хорошо училась, легко поступила в институт на специальность, на которую хотела. Это, может быть, немного странно для девочки, но мне всегда нравилась большая техника, большие машины, промышленные роботы, и я хотела их конструировать. А может быть, повлияло то, что оба родителя у меня были технари и я с детства слышала разговоры в семье… В общем, учиться мне очень нравилось, плюс на этом факультете большинство, конечно, составляли мальчики, и у меня — не блещущей собственно красотой, но легкой и общительной — совершенно не было недостатка в ухажерах. Наоборот, в институтские годы я приглашала к себе на вечеринки (в городе и особенно — на родительской даче) всех своих школьных и прочих подружек и там ими (ухажерами) с ними успешно делилась. На четвертом курсе я наконец сама отчаянно влюбилась, и он почти сразу ответил на мои чувства. Мы ходили, держась за руки, и планировали, как поженимся сразу после того, как он защитит диплом (мой будущий муж был на курс старше). Обсуждали, кого позовем на свадьбу, куда поедем путешествовать и как назовем детей. Моим родителям мой избранник очень понравился, они светились изнутри и радовались за меня. Папа мечтал, как построит на дачном ручье игрушечную, но рабочую мельницу для внуков, и даже однажды показал мне чертежи. Это было такое счастье, что я уже тогда иногда плакала по ночам от страха.

— Чего вы боялись?

— Все это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я чувствовала где-то подвох.

— Но где же именно он, по-вашему, находился?

— Я не знала, и от этого было еще страшнее. Если бы я умела, я бы, наверное, тогда молилась, но никакого религиозного воспитания я в семье или где-то еще не получила, и такой возможности у меня попросту не было.

— Рассказывайте дальше.

— Мы поженились, потом я тоже окончила институт и получила прекрасную, интересную, перспективную работу. Тогда как раз везде внедряли ИИ, и сразу было понятно, что мне придется еще многому учиться, но впереди было столько всего захватывающего… Мы с мужем работали в одной сфере и всё могли обсудить, и обсуждали часами, и спорили, иногда к нам присоединялся мой отец и даже мама… Потом родители помогли нам отремонтировать квартиру моей умершей бабушки. Мы с мужем многое делали своими руками, вместе, и каждую минуту наслаждались этим, ведь мы же делали все это для себя, друг для друга, для наших будущих детей. Потом было решено, что муж останется на производстве, а мне надо поступить в аспирантуру — в нашей области это позволит потом женщине лучше и увереннее развиваться уже как практик. Посоветовавшись еще, мы решили в это же время родить первого ребенка — приблизительно на год я, конечно, выпадаю из процесса, но муж и мама будут мне во всем помогать, и потом ребенок пойдет в ясли, я защищусь… Я сразу забеременела, носила хорошо, у врачей не было никаких претензий, и совсем чуть-чуть раньше срока, легко и без патологий родила прелестного мальчика с голубыми глазами и золотым пушком по всему телу. В год с небольшим он уже говорил предложениями из двух слов, удивляя невролога в поликлинике. Горизонты распахивались передо мной буквально каждый день и сияли ослепительным светом. 

Для потомственного технаря у нее была очень хорошая литературная речь. Я догадывалась о дальнейшем, мне было так жаль, у меня буквально защипало в носу. 

— Что было потом?

— К трем годам Артему поставили аутизм. В это время он уже не говорил и практически никак на нас не реагировал. Иногда чего-то пугался, начинал орать, и его было никак не успокоить. Мы все растерялись. Читали книги — ну вы понимаете, всякое из серии «ребенок с аутизмом научил нас радоваться жизни» — и пытались приспособиться, принять. Только папа сразу сказал: бывают технические ошибки, очень крупные. Такого ребенка надо отдать на государственное попечение, навещать его и строить свою жизнь дальше. Мы с мамой тогда долго с ним не разговаривали. Но когда муж сказал, что мне, наверное, не удастся выйти на работу, у меня началась такая истерика, что я потеряла сознание и меня увезли на скорой. Артем орал все время, соседи звонили в милицию, а потом врач скорой дал ему стетоскоп, и он сразу замолчал. Когда скорая уезжала и у Артема попытались его отобрать… В общем, мама сказала: забирайте тогда обоих. Врач представил себе и… оставил стетоскоп у нас. Муж отдал ему деньги. Артем потом с этим стетоскопом еще года три, наверное, периодически ходил…

— До скольких лет Артем жил дома, в семье? Что было с развитием?

— До девятнадцати лет. Развитие? Мы сначала пытались абсолютно все развивать. Вот просто все делали, что где-то прочитали. Потом, вероятно, просто устали, потому что это нужно быть не технарем, а гуманитарием, наверное, или даже верующим человеком, чтобы какие-то результаты во всем этом видеть… Серьезных результатов не было ни от чего, кроме строгого соблюдения режима и прямой дрессировки. Я знаю, что это там сегодня по-разному называется, но давайте называть вещи своими именами. Говорил Артем достаточно много, но собственно для коммуникации речью почти никогда не пользовался. У него есть некоторая жестовая речь, очень примитивная. Гуляли в основном по ночам, потому что он мог на площадке толкнуть ребенка, заорать ему в ухо. Всегда любил ездить в машине, в трамвае, в поезде. Мог даже в квартире сесть на пуфик и часами раскачиваться, подпрыгивать, издавать какие-то соответствующие звуки — как бы ехать.

— Муж оставался с вами?

— Когда Артему было пять лет, он сказал: «Давай еще одного, нормального ребенка родим. Я не смогу, если у нас будет только вот этот…» Сейчас я понимаю, что он был абсолютно прав, но тогда у меня совершенно не было сил, я даже представить себе не могла и ужасно разозлилась: ему-то не ходить беременным и вообще — он каждый день уходит на любимую работу, а я…

— Вас хоть отпускали погулять? Я имею в виду без Артема?

— Да, конечно. И он же сколько-то в садик ходил, сколько-то даже — в школу. Но потом мы его оттуда забрали: результатов никаких, и очень тяжелая с ним дорога, он, когда не высыпался, агрессивный делался… 

— Что муж?

— Ушел. Женился. Две девочки у него сейчас.

— Помогал?

— Да. Все эти годы. Деньгами, и приходил раз в неделю. Даже девочек своих пытался приводить — типа брат и сестры. Артем однажды набросился на маленькую и стал душить. Не по злобе даже, а так — игра такая. Я тогда сама сказала: не надо их сюда.

— Как вы сама жили?

— Делала что-то, и шло время. Какая-то рефлекторная активность, даже общение, в основном — мамы с такими же детьми.

— Как все закончилось?

— Половое созревание. Полный кошмар. Можно не рассказывать подробностей? Я кивнула. 

— Хотя в конце концов я даже и к этому почти приспособилась. У меня к тому времени стали уже такие высокие пороги по всему, что иногда я про себя сомневаюсь: я еще человек?

Я кивнула и спросила:

— Спусковой крючок?

— Моя хорошая подруга, Ирина. Артем ее знает больше десяти лет. У нее девочка Светлана, тоже с аутизмом, старше Артема. Хорошая девочка, у нее всегда с собой кукла и расчески — три штуки. Она ими куклу расчесывает. Куклу можно менять, это Свете все равно, но расчески — нет. Пока они у нее есть, Светочка просто как ангел. Она разговаривает, многое понимает, песенки поет. Если хоть одна расческа сломается или пропадет, то у Иры всегда наготове тяжелые препараты, она наловчилась сама их колоть. Но это редко бывает, Светочка с Ирой следят, а так-то — что расческе сделается? Мы с Ирой у Артема раньше тоже такое искали, постоянное, вроде расчесок, но не получилось, у него меняется все время.

В общем, Ира днем пришла меня отпустить, мне к врачу надо было и в МФЦ, а мама одна с ним уже боялась оставаться. Он на Иру набросился, она посуду мыла, и стал ее бить и даже укусил. Артем рослый, тяжелый, мог бы и покалечить. Хорошо, мама не растерялась, его стулом огрела. Тогда он — на нее. После они вдвоем его в комнате заперли, он плакал, орал, потом уснул. Я пришла, увидела у Иры, у мамы кровь и сразу решила: все.

— После того как Артем оказался в интернате, вам стало легче?

— Сначала, вот буквально первую неделю, — да. Я отсыпалась. Просыпалась, понимала — ничего делать не надо! — и засыпала снова. А потом… потом я окончательно выспалась и поняла, что у меня внутри — пустота. Абсолютная, звенящая. Эти почти 20 лет — что они такое были? Зачем? От одной мысли об этом меня мутит.

Я думала о самоубийстве. Серьезно думала и серьезно же это отмела. Я — рациональный человек, убить себя с моей точки зрения — это просто глупо, потому что мы априорно смертны. Это вот как пообедать сразу после завтрака или что-то такое. На эмоциях оно, наверное, возможно, но эмоций у меня как будто вообще не осталось. Или я просто не имею к ним доступа.

И я пришла к вам. В том сообществе, где я эти 17 лет вращалась, вас знают и не очень любят. Я решила, что это хорошо. Вы — снаружи, и я теперь, получается, тоже. Мне нужно спросить.

— Вы навещаете Артема? 

— Конечно. И я, и мама, и его отец.

— Он вас узнает?

— Разумеется. Радуется. Сразу лезет в сумку — что принесла поесть? Там не все можно, но мы уже приспособились. Представьте: его там за два месяца научили заправлять кровать и узнавать по календарю, какой день. Я за 20 лет так и не сумела.

— Ваш вопрос ко мне?

— Куда мне двинуться? 

— Есть три основных стратегических возможности, но выбирать — вам.

— Вы даже не представляете, как внимательно я вас слушаю.

— Представляю. Первое: у вас действительно заблокированы все чувства. Значит, вы находите специалиста, с его помощью ищете к ним доступ, прорываете плотину, какое-то время в них барахтаетесь, потом приходите в себя…

— Сколько времени это может занять?

— Не знаю, честно не знаю. Учитывая, что копилось все почти 20 лет и все это время вы эту плотину строили… Второй путь. Вы не трогаете плотину и потихоньку, шаг за шагом, открываетесь миру. Начинаете с того, что переобустраиваете свой ближний мир, комнату, квартиру на новый лад, устраиваетесь на какую-нибудь работу недалеко от дома…

— Екатерина Вадимовна, простите, но то, что вы говорите, я все это уже слышала и знаю.

— Вот как?

— Именно так. Моя подруга Ирина говорит: тебе нужна психотерапия. Мама говорит: просто отдохни. Бывший муж говорит: выйди пока на какую-нибудь легкую работу, оглядись. Только голос папы в голове…

— Что же говорит голос папы?

— Он рассказывает анекдот…

— Анекдот? — удивилась я. — Какой же?

— Да. Крестьянке подробно пересказали сюжет романа Анна Каренина. Она подумала и говорит: корову бы ей. А еще лучше — две.

— И как вы понимаете эту реплику?

— Приблизительно как «Сражайся или умри!», — криво усмехнулась женщина.

— Но вы так и жили эти двадцать лет.

— Именно так. Не менять стиль вообще. Сменить фокус.

— Для вас это выглядит здраво?

— Ну… более здраво, чем все остальное.

Я не стала ей говорить, что это была третья из моих «стратегических возможностей», о которой я просто не успела ей рассказать. Зачем?

Я сказала другое:

— У вас было двадцать с лишним лет абсолютного счастья и двадцать — почти абсолютного несчастья. Что-то должно получиться? 

И дальше фальшиво пропела, подражая хриплому голосу молодого Боярского: 

— Ее из пламенного горна бросают в леденя-я-ящий холод. 

И в этой пытке, и в этой пытке, и в этой пытке многократной, 

Рождается клинок — була-а-атный!

Женщина бледно улыбнулась, в первый раз за всю нашу встречу.

Дальше мы стали обсуждать подробности.

***

Она вышла на работу через две недели. Днем работала, вечером и ночью училась, нагоняла все то, что произошло в этом самом машиностроении. Бывший муж помогал — объяснял и показывал, поддерживал, уверял, что все получится. Его нынешняя жена даже стала ревновать, на мой взгляд — не без оснований.

Забывала поесть, похудела на пятнадцать килограммов и стала выглядеть на десять лет моложе. Когда она спала? Да практически никогда, урывками. Но ей же было не привыкать! Освоила программирование. А уже через два года она снова поступила практически в ту же самую аспирантуру, которую не смогла окончить 18 лет назад.

Когда я видела ее последний раз, она устраивала свою личную жизнь и вроде как небезуспешно. Вдовец, взрослые дети, есть внуки, доктор технических наук… Голос отца?

— А как Артем? — спросила я. — Вы его видите?

— Конечно. У него в интернате появился, можно сказать, друг. Впервые в жизни. Он на коляске, и Артем его катает. Несмотря на жуткую спастику и умственную отсталость, этот молодой человек вполне внятно разговаривает, и он сам сказал мне, что Артем ему очень помогает. Я видела, Артем с ним делился халвой и кормил его, очень аккуратно. Мы с мамой даже расплакались потом.