Скульптор Василий Селиванов: Главный заказчик — Бог

В день рождения великого Микеланджело, в разных городах и весях нашей страны уже несколько лет отмечают День скульптора. Идея эта кажется замечательной, ведь скульптуры в городе — своего рода маячки: мы встречаемся у Пушкина, качаемся на качелях у Маяковского, машем рукой задумчивому Достоевскому... О скульптуре как таковой и скульптуре городской, вкусе и его отсутствии рассуждает гость «ВМ» — скульптор Василий Селиванов.

Он излучает бешеную энергетику, работает с огромной скоростью, позитивен, внимателен к деталям и ценит тонкий юмор. В его жизни искусство существовало с самого рождения благодаря предкам, так что жить вне особого мира мастерской скульптора он, собственно, и не пробовал, и не хочет.

— Василий Николаевич, давайте начнем с простого и сложного одновременно вопроса: что такое сегодня скульптура и что с ней происходит?

— На самом деле мы стоим сейчас на пороге непростого выбора. Помимо активного внедрения в нашу жизнь вездесущего ИИ — искусственного интеллекта, есть также особая история с 3D. Технологии, конечно, поражают: людей сканируют в костюмах исторических, выращивают потом из пенопласта, пластилином облепят, то, се — вот тебе и скульптура! А ведь в этом нет ни подхода творческого, ни души, и то, что получается, — и не скульптура вовсе, а этакий… оловянный солдатик. Но завернуть нас может и сюда. А может и совсем в другом направлении, в супериндивидуальном, когда авторский почерк будет настолько четким и ясным, что никакой ИИ и близко туда не подберется. Я, конечно, надеюсь, что скульптура будет развиваться именно так. Но вы спрашиваете, что такое скульптура сейчас. Пока, честно, большая помойка и каша… Но из этого маловразумительного «нечта» постепенно будет что-то формироваться. Мы на пороге этих перемен: очевидный конфликт между искусством, политикой и экономикой вызрел и скоро рванет. Кстати, у меня был мудрый преподаватель в Академии Глазунова, Глеб Иванович Соколов, он читал лекции об античной истории и искусстве. И как-то я спросил его, а почему сейчас нет Микеланджело, Рафаэля, Бернини и Донателло. И он ответил: а потому, Василий, что искусство развивается по спирали, переживая возрождение, расцвет и упадок и затем выходя на новый виток.

— И мы сейчас где, страшно спросить?

— В самой низшей точке падения. Но разговор этот, правда, состоялся в 1990-х, так что с тех пор эта низшая точка могла чуть-чуть сместиться в сторону. То есть, по идее, сейчас должен начаться подъем, потому что после творческого кризиса, случившегося в конце 1950-х в изобразительном искусстве, ничего принципиально нового и интересного в мире не появилось.

На выставке #ТретьяковкаНаВДНХ можно увидеть уникальные горельефы

— Соцреализм вы как искусство не воспринимаете?

— Наоборот. На начало1950-х пришелся расцвет соцреализма. Это были лучшие скульпторы, лучшие живописцы и графики, снималось лучшее кино… Имена какие, вспомните: в той же скульптуре — Манизер, Томский, Вучетич. Скульпторы мирового уровня. Но потом началась деградация изобразительного искусства: соцреализм себя изжил. После смерти Сталина что-то пытались делать братья Ткачевы, Иванов, Попков… Но возьмите того же Андрея Васнецова, как его называют — Васнецова-внука. Вместо того чтобы продолжить потрясающий взлет самосознания в русском искусстве, что наблюдалось в творчестве его предков, он планку снизил. Отдельные имена в искусстве появлялись — тот же Дмитрий Жилинский. Он хорош, двинулся в направлении Дюрера и Кранаха, но не смог переработать и переосмыслить, как Васнецовы, Врубель и Нестеров, пласт мировой культуры. Они ведь прониклись Возрождением, все увиденное переосмыслили, взяли из него какие-то приемы — допустим, из византийских сицилийских мозаик — глаза Христа; они впервые у Васнецова появились, а потом Илья Сергеевич Глазунов их так же писал, — а затем создали — каждый! — свой неповторимый художественный язык. Художнику необходимо вырабатывать свою методику, свой метод, свое видение индивидуальное и самобытное и, что очень важно, именно русское. Мы вообще привыкли себя отождествлять какой-то периферией планеты, западного мира. «Мы бедные русские художники, впустите нас в Лувр, мы там в уголочке повисим, не отсвечивая…» А на самом деле русская культура — великая, и в ней надо занимать свое законное место, ибо наши художники никогда не были представлены подражательством, имели свое лицо, и даже нынешний пласт нашего изобразительного искусства огромен, при всей моей критике. Например, Даши Намдаков. Гениальный скульптор! Говорю объективно: я не поклонник его искусства, но он гений на 100 процентов. Он взял буддистскую культуру, переосмыслил ее и как ювелир и прекрасный пластик делает потрясающие художественные произведения. Но есть проблема. Он переосмыслил в творчестве буддизм. А православное искусство кем у нас представлено? Кроме Васнецова, Билибина? Признаем с печалью: все заглохло, потухло, находится в забвении. У нас был Рублев, потом Дионисий, затем вдруг появляются такие художники, как Симон Ушаков, который привнес в живопись реалистическую манеру письма. Но никто сейчас не развивает линию образного мышления и неповторимой цветовой гаммы Рублева и Грека, а ведь у них был совершенно неповторимый, утонченный вкус. Мне также близка эстетика Андрея Тарковского, пускай она суровая, холодная и аскетичная: он в кинематографе нашел то, что отражает русскую культуру, русский менталитет и русский вкус.

— Тогда и русскую северную архитектуру любите?

— Конечно, люблю. Не только северную. Люблю наш Псков и Новгород. Удивительная архитектура, ни на какую другую не похожа. Есть такой архитектор — Андрей Анисимов, мы с ним делали вместе кафедральный собор в Челябинске. Вот он как раз пытается протягивать ниточки из нашего времени к аскетичной архитектуре прошлого. Но мало таких архитекторов.

Украшения городских усадеб: какие старинные дома признали памятниками архитектуры

— Но если у нас такое богатое культурное прошлое, почему мы вечно смотрим на Запад?

— Все начинается с образования. Блистательная религиозная живопись Рублева и Ушакова уже существовала, когда Петр собрался учреждать Академию художеств. Толком ничего не вышло, затем за дело взялась Екатерина, но в итоге основала академию Елизавета, и там были строгие рамки — так, художникам было запрещено показывать свою религиозную принадлежность. Были прописаны и каноны. Христос — иудей, значит, глаза у него должны быть такие-то, цвет волос — такой-то, одежда — такой. И потому ни талантливый Иванов, ни ярчайшие Брюллов и Бруни не стали столь самобытными с точки зрения русскости, как Васнецов, Билибин и Нестеров, поскольку только они вернулись именно в русскую культуру.

— Я понимаю, что под русскостью вы имеете в виду целый набор черт…

— А вы зайдите, например, в Исаакиевский или Казанский соборы. Это прекрасные музеи. Но там нет русского духа, именно духа! Там есть потрясающие скульптуры, замечательные росписи, мозаики и фрески — что хотите. Но того, что есть в северных наших часовенках, тонкого русского духа и вкуса — нет, этот пласт при Елизавете был отсечен, и основная часть художников двинулась в сторону светскости. А какие-нибудь безвестные ложкорезы по просьбам монастырей резали как Бог на душу положит ангелов или еще кого. Они выходили примитивными по исполнению. Претензий к этим мастерам нет: они не знали ни анатомии, ни понятий пластики и объема. Это к тому, отчего у нас практически нет скульптур в храмах.

— А были когда-то?

— Да, и их было много, храмовых скульптур. Но Петр их запретил, поняв, насколько они примитивны. Какие-то образцы их сохранились, кстати — пермские, переславль-залесские…

— Попыток возрождения этого не было?

— Илья Сергеевич Глазунов говорил о некоторых представителях советской школы изобразительного искусства так: «Раньше Ленина делали, а теперь бородку удлинили, добавили посох и думают, что получился Сергий Радонежский…» Увы. Был в Серебряном веке замечательный, потрясающий скульптор Андреев, у него была истинно русская пластика. Но это капля в море. А в большинстве сохранившихся деревянных скульптур, хоть и сделаны они с любовью, нет того художественного языка, который мы с вами ищем. Их пытаются воспроизводить и ставят на площадях и в храмах, говоря, что это православная скульптура, но это не так. Православная скульптура — это тонкая, изысканная ритмика, плановые переломы форм, определенные силуэты, иконография, каноны... Русскую культуру надо пестовать, в нее надо вкладывать деньги, ее любить надо, в ней разбираться и надо этому учить.

— А как воспитывать этот вкус?

— Вот смотрите. Если взять маленький эскиз статуи и просто увеличить ее до 25 метров в высоту, она не станет монументальной скульптурой, а останется…

— ...увеличенным эскизом. Понимаю.

— Да, а чтобы это стало скульптурой, туда нужно привнести архитектонику, просчитать, как она будет сочетаться с тем, что вокруг, как впишется в окружающее пространство. В настоящей мастерской, так учил меня отец, всегда существует свой мир и нечто куда более высокое, чем мысли про «срубить бабла». У меня была мастерская на Долгоруковской, я приезжал туда рано, начинал лепить, а за окнами мела метель, и казалось: сейчас откроется дверь, заглянет Микеланджело, на работу посмотрит и…

— Похвалит?

— Или плюнет тебе в лицо и дверью хлопнет. Я знаю, что буду отвечать за свою жизнь и свои работы на Страшном суде. Поэтому за качество всего, что привношу в мир, я отвечаю перед Богом — он у меня главный заказчик.

— Василий Николаевич, какое-то потрясение, честно говоря, вызывает эскиз ваших иноков — Осляби и Пересвета. О проекте этом изрядно шумели. В каком он состоянии и как вам пришла в голову мысль сделать «Троицу» в скульптуре?

— Ослябя и Пересвет ждут мецената. Что поделать — всем памятник нравится, но нужны деньги. А с «Троицей» была целая история… У меня намечалась выставка в одной столичной галерее, где мне дали аж три зала. Тогда собралась у меня большая коллекция по трем направлениям: прозрачные скульптуры из акрила, скульптуры исторические и работы по религиозному направлению. Уже была отлита из бронзы Богородица, ожидающая Младенца…

— Она потрясающая, и такого, я так понимаю, никто никогда не делал.

— Да, не делал. Эта скульптура стоит сейчас у перинатального центра в Туле. Потом я сделал архангела Михаила — объемного, с работы Дионисия. Но заглавной работы всей выставки не было. И я подумал: почему бы не перевести в объем рублевскую «Троицу»? Начал работать. Еще папа мой был жив (Николай Александрович Селиванов — скульптор, народный художник России, лауреат Международной премии имени М. А. Шолохова. — «ВМ»), зашел как-то в мастерскую и говорит: «Вась, у тебя ничего не получится, зря теряешь время…» Я вылепил все за неделю, он увидел и руками развел: как же до тебя никто не догадался?! Папа был опытным скульптором, но и то не представлял, как этот замысел реально воплотится. А сейчас мне кажется, что «Троица» как скульптура существовала всегда, будто и не я ее автор. Но знаете, что любопытно? Она могла быть вылеплена и в XVI, и в XVII, и в XVIII веке, просто так сложились обстоятельства, что сделал ее именно я, так что никакой своей заслуги в этом я не вижу.

— Она поставлена?

— Да. В Тихвинском монастыре, напротив Тихвинской иконы Божией Матери, которую, по преданию, написал апостол Лука. Еще я вылепил саму икону Тихвинской Божией Матери.

— Да, и выглядит она удивительно… Но чтобы все это воспринимать, нужен вкус…

— Да, и его нужно развивать. Нужно образование. Просвещение. Хотя бы те же просветительские передачи на телевидении. Не смотрите скептически, многие смотрят телевизор до сих пор.

— А почему в условиях прежней несвободы создавались великие произведения и в искусстве, и в литературе? И вот наступила свобода. И что?

— Мы как-то заговорили об этом с художником Константином Васильевичем Худяковым. И он сказал так: знаешь, Вась, настоящее искусство возможно только при тоталитарном строе, когда полностью кислород перекрывают.

— Когда ты только и дышишь через это искусство…

— Да. Но и к тому же тогда в изобразительное искусство как в средство пропаганды вкладываются государством огромные деньги. Заметьте: расцвет древнегреческого искусства был, когда гремели Афины, эпоха Возрождения началась при Медичи, искусство Франции связано в основном с Наполеоном. Государству и власти необходимо запечатлеть момент своего триумфа. Медичи понимали, что они останутся в веках благодаря резцу Микеланджело. И другой важный момент. Когда Иосиф Виссарионович, к которому можно по-разному относиться, пестовал союзы художников, композиторов и писателей, он не просто так решил объединить их. Он помог освободить им умы и руки для творчества. Я мастерскую снимаю сейчас за бешеные деньги, вечно приходится крутиться. Но я «железяка», а другие ломаются из-за вечных проблем, кто-то спивается, не находя себе применения. Я же вечно в тонусе и мечтаю о своей школе православной скульптуры.

— Вас радует, что стали ставить больше скульптур?

— Это хорошо. Но в этом смысле Россия по сравнению с Западом — пока пустыня. Увы, за время советской власти было уничтожено около 90 процентов культурного наследия Российской империи. В усадьбах были колоссального размера частные коллекции, и все это в большинстве своем утратилось — было разломано, сожжено. Я мечтал когда-то сделать программу, где бы рассказывалось, из каких коллекций состоят наши музеи, как, допустим, попал в Эрмитаж Леонардо да Винчи, а заодно и сколько шедевров было вывезено оттуда мерзавцем Хаммером и его братом. Трудно представить, но во времена красного террора два комиссара — Малевич и Кандинский — ходили по Музею Академии художеств в Петрограде с молотками и крушили античные слепки только для того, чтобы студенты не могли учиться на шедеврах. А живописец Иосиф Бродский прятал от них лучшие скульптуры. Была такая политическая позиция: ничего старого нам не надо, Бога нет, искусства нет — никакого, кроме нового пролетарского. Клином красным бей белых…

— Но вы же говорите, что ренессанс возможен?

— Я на это надеюсь. Причем если он и возможен, то именно у нас. Трагически была почти оборвана нить из прошлого, художественная традиция. Но все же существовали Суриковский и Репинский институты, позже заработала Академия Глазунова, и благодаря этому кое-что сохранить удалось. А в Европе, увы, связи с прошлым потеряны абсолютно. Знаете, чему учатся в венецианской академии? Представьте. Дипломная мастерская в Венеции расположена в здании XVI века. Внутри аудитории — мраморные колонны. Представьте: одна колонна полностью заклеена лимонными корками, капитель — мохнатыми корками киви, а база внизу покрыта корками от апельсина.

— Простите, перестала понимать.

— Это дипломная работа. Что тут непонятного? По периметру зала насыпана земля и стоит лейка. Каждый заходящий поливает землю. Там начинает прорастать трава. Это знаете что?

— Грязь, слякоть, грядка.

— Экоформа! А в центре зала стоит большой куб из банок из-под кока-колы. Это тоже скульптурный диплом. Сейчас его автор выставил на венецианском биеннале трехметрового слона из банок из-под фанты. Вот такое искусство.

— Мир сошел с ума. И какие тут перемены?!

— У нас они будут. У них — не особо. Наши художники реально самые лучшие в мире. В Европе же искусство превратилось в тупое отмывание денег. Если условному Ротшильду надо уйти от налогов, он профинансирует некий культурный проект, и ему скостят налог. Инсталляция из пустых бутылок, залитых тормозной жидкостью, с прикрученным к ним якорем под названием «Сон моряка» рано или поздно перестанет обманывать людей. Но меня проблемы европейцев уже не интересуют, а интересует то, что происходит у нас. Нам остро нужны меценаты, которые знают, что такое настоящее искусство, готовы в него вкладываться. Я ощущаю нехватку просветительской деятельности. Ведь и вкус, и отношение к искусству нужно воспитывать, начиная со школы. И я точно знаю, что в этом деле нет мелочей. Почему у нас сейчас, когда идет СВО, в торговых центрах по-прежнему играет европейская и американская музыка? Мне — тошно. Я бы Моцарта, Рахманинова, Римского-Корсакова слушал. Всегда работаю под музыку — этническую или классическую.

— А дадите определение настоящему искусству?

— Настоящее искусство можно сравнить с Эверестом. Чтобы подняться на него, нужно сначала долго тренироваться, потом совершить перелет, на вьючных животных добраться до первого лагеря, потом с рикшами подняться выше… И лишь потом начинается попытка восхождения. Первые сто метров Эвереста — это Леонардо да Винчи. А надо туда, выше и выше. Но кто-то это понимает и ползет, а кому-то достаточно на дерево залезть или на крышу дома, там и поставить флаг. В этом вся разница.

ДОСЬЕ

Василий Селиванов родился в 1969 году в Москве. Скульптор, график и живописец, член Союза художников и Творческого союза художников РФ, Русского Художественного Союза и других. Выпускник Российской академии живописи, ваяния и зодчества (РАЖВиЗ), где по окончании возглавлял кафедру скульптуры и композиции, разработал программу обучения для скульпторов. Работал в Германии, Франции, Италии и Австралии. Автор памятников К. Минину в Богородске, Л. Толстому в Пушкино, Святославу в Серпухове. Создатель мемориалов дважды Герою Советского Союза Одинцову, академику Таболину и главному режиссеру Большого театра Покровскому. Разработал авторскую технологию создания инновационных бронзово-стеклянных скульптур. Работы В. Селиванова находятся в частных коллекциях в России, США, Англии, Франции, Германии, Швейцарии, Италии и др.

В Единый государственный реестр объектов культурного наследия включили три старинных дома, расположенных в центре Москвы. Ранее эти исторические здания имели промежуточный статус выявленных объектов культурного наследия.