В Чебоксарах поставили спектакли о солдатах Великой Отечественной войны и бойцах СВО

«Жить хочется!..»

Кто он, герой нашего времени? «Краш», штурмующий просторы ТикТока, или участник СВО, штурмующий опорные пункты противника? «Сигма-бой», чья гордость — миллионы лайков, или советский солдат, чья гордость — сотни освобожденных сел и городов?.. Об этом заставили задуматься в Чувашском театре юного зрителя имени Михаила Сеспеля и Чувашском академическом драматическом театре имени Константина Иванова, где с успехом идут показы новых спектаклей «Эхо войны» и «Жизнь за други своя».
Первыми зрителями обеих премьер, состоявшихся на прошлой неделе к Году защитника Отечества в России и 80-летию Великой Победы, были школьники, многие из которых украдкой утирали слезы, хлопали стоя и не спешили в гардероб. Редко, когда такое увидишь на дневных просмотрах.

На первый взгляд, постановки крайне разнородны, словно две параллельные прямые, пересечение которых исключено. С одной стороны — метроритмика стихотворного слога, ровная и чеканная, как строевой шаг (в тюзовский спектакль «Эхо войны» вошли произведения Роберта Рождественского, Константина Симонова и других поэтов, буквально вспахавших своим пером пыльные фронтовые дороги). С другой — проза, натуральная, импульсивная, без патетики и идеальных рифм, хлещущая через край подобно крови из раны (материал спектакля Чувашского драмтеатра «Жизнь за други своя» скроен из реальных рассказов ветеранов СВО, изданных в одноименном сборнике в прошлом году). Там — размах большой сцены, напоминающей плац или полигон, тут — тесная камерность малого зала с ограниченным количеством мест, вызывающего ассоциации с блиндажом, окопом или землянкой.
Однако если сравнивать не форму, а содержание, обнаруживается немало точек соприкосновения. Так, например, в обоих спектаклях на подмостки выходят не солдаты, а прежде всего, люди. И хотя все мужские персонажи облачены в военную форму, а звуковая дорожка с тревожной периодичностью сотрясается от грохота снарядов, сопровождаясь резкими вспышками алого света, постановщики ставят своей сверхзадачей отнюдь не демонстрацию героических подвигов русского бойца.
Что в его сердце и голове, когда заморенный бессонницей, усталостью и страхом за спокойное завтра тех, кто дома, он пытается сомкнуть отяжелевшие, словно налитые пулевым свинцом веки? Дрожат ли его руки, прижимая к плечу приклад автомата? Бывает ли ему больно? Плачет ли он, склонившись над бездыханным телом боевого товарища, с которым еще вчера дрался за бинокль, чтобы рассмотреть фигуру прекрасной незнакомки, и, наконец, о чем мечтает? Мир, победа, искоренение фашизма — это понятно. Но ведь теплится что-то еще, сокровенное, личное, отчасти наивное, о чем даже думаешь полушепотом, уткнувшись носом в ворот армейского бушлата и тихо улыбаясь самому себе. Дорогая жена, чье лицо соизмеримо со святым ликом богоматери, первая всерьез понравившаяся девушка, ради которой готов окончательно и бесповоротно порвать с вольной холостяцкой жизнью, маленькая девочка, вырванная из звериных вражеских лап и щедро накормленная шоколадом…
Женские образы, подобно трем пленительным грациям проходящие сквозь спектакль «Жизнь за други своя», столь светлы, чисты и незамутнены, что нам с трудом верится в роковую подоплеку сценических обстоятельств: так легко, мягко и смирно режиссер Дмитрий Миронов говорит о конце. Нет, не смиренно (смириться с тем, что русский парень из века в век несет на своих плечах крест борьбы с террором, невозможно), а именно смирно, то есть сдержанно, без истерии и повышенных тонов, чем нередко грешат при работе с военной теме. И от этой интонации, ясной, неомраченной, какой-то на удивление ладной и органичной, постановочное высказывание буквально разливается по телу живым человеческим теплом.
Режиссер спектакля «Эхо войны» Дмитрий Михайлов и вовсе уводит публику в сферу возвышенного и общехудожественного, словно пытаясь обогнуть точку невозврата. Речь не о стихотворных строках, где образ смерти не просто присутствует, но и зачастую доминирует над другими, а о языке, на котором говорят постановщики с помощью средств выразительности. Здесь и нарочито уплотненная партитура сценического движения, подробно прописанная режиссером по пластике, заслуженной артисткой Башкортостана Рамизой Мухаметшиной, и несмолкающая музыка, препятствующая полному погружению в повествование. Якобы нас намеренно не хотят оставлять наедине с неизвестным солдатом и не дают распробовать вкус его внутренней тональности, горький, ядреный, солоноватый. А между тем исполнитель этой роли Николай Миронов потому и запоминается зрителю, что читает незатейливо, по-простецки, «не мудрствуя лукаво».
Причем если в спектакле «Жизнь за други своя» нагрузка лежит на всех участниках актерского ансамбля, в числе которых Григорий Петров, Алексей Герасимов, Евгений Урдюков, Александр Васильев, Антонина Казеева, заслуженные артисты Чувашии Николай Котеев и Галина Кузнецова, то в постановке «Эхо войны» — абсолютно четкое разделение на массовку и главного героя. И хотя порой кажется, будто актеру не всегда хватает тонкости, нюансировки и скрупулезной проработки текста, через некоторое время ловишь себя на мысли, что именно так, простодушно, от чистого сердца и должны звучать эти стихи, провозглашающие весну, молодость, торжество жизни. Вопреки, супротив, во что бы то ни стало.
Дальше — больше. Вспомним вещевые солдатские мешки, бесхозно стоящие на сцене. Метафора считывается на раз: бесспорно, перед нами — могильные холмы, аскетичные, немые, на каждом из которых горит свой незримый Вечный огонь. Казалось бы, вот она, каденция, многозначительная, трагичная, веская. Однако вместе с тем есть в этой картине ощущение некой незавершенности, сладостное и не дающее покоя предчувствие того, что ничего еще не решено, не потеряно, не упущено. А значит, пора собираться в путь и двигаться вперед. Или, как восклицает герой стихотворения Булата Окуджавы «Первый день на передовой», рвущего воздух в одном из кульминационных моментов тюзовской постановки: «Жить хочется, жить хочется!..»
Кстати, аналогичный мотив прослушивается и в финале спектакля «Жизнь за други своя», когда макеты деревянных домов, в окна которых еще вчера напряженно вглядывались тысячи материнских глаз, вдруг группируются вместе, словно срастаясь друг с другом. И хотя боец с позывным «Гаруда», единственный выживший из этой великолепной пятерки, несет сюда цветы и скорбно преклоняет колено, мы упорно отказываемся верить в то, что перед нами братская могила или курган. Пусть этот каданс, метафоричный, красноречивый, по-хорошему высокопарный, останется в нашей памяти символом единения, сплоченности и наглядным доказательством того, что только вместе мы — сила…